Альманах «Российский колокол» № 4 - Альманах Российский колокол

стекло, не замеченный никем, он видел, как деловито суетилась Зина, свысока обращаясь к продавцам, – теперь тех было уже четверо. Он не мог не заметить, что все прилавки были уставлены бутылками водки разных сортов.

Рядом с магазином вертелся мужчина в рабочей спецодежде, и Геннадий спросил его:

– Здесь можно купить бутылку водки?

В ответ услышал:

– Не-а, алкоголь тут только оптом, от ящика.

Магазины в городе в те годы работали круглосуточно, и Геннадий с горечью подумал: «Ох, сколько же русских людей сопьется за эти мутные времена?»

Встретив как-то случайно бывшего сослуживца с завода, уже через три минуты понял, что говорить не о чем: завод его не интересует. Зайдя в случайное кафе перекусить, увидел своего бывшего зама Михалыча. Тот был сильно пьян и сидел, облокотив голову на руку. Локоть постоянно соскальзывал со стола, и он с трудом водворял его обратно. Геннадий Иванович подсел за тот же столик к Михалычу.

– Здравствуй, Михалыч, – сказал он. – Как ты?

Тот долго мутными глазами пытался разглядеть собеседника и только через некоторое время наконец-то с трудом выговорил:

– А, Иваныч. Возьми мне в долг сто грамм самой дешевой водки. Я отдам.

– Что случилось с тобой?

– Сломался я, мил человек, совсем сломался, – ответил тот. – На многих работах пытался работать: и слесарем, и электриком, и даже сантехником, и дворником на разных предприятиях. Да только везде душу воротило, как вспомню, что на хозяина работаю. Запил. Сегодня с очередной работы уволили за пьянку без выплаты зарплаты. Что я домой жене и детям понесу? Вот и сижу здесь, пока не выгоняют.

Геннадий Иванович заказал пятьдесят граммов водки и обед для Михалыча, дал денег администратору, чтобы того посадили на такси, когда в себя придет, сам есть не стал, вышел на улицу.

«Как так случилось, что этот мир стал для меня совсем чужим?» – все чаще задумывался он.

Пока жена оформляла бумаги на развод и искала подходящий вариант размена квартиры, жизнь Геннадия сосредоточилась в его комнате, где, закрывшись на замок, он находил гармонию в душе, отдаваясь полностью работе иконописца. Предаваясь иконописи, он забывал про Зину, вынашивающую чужого ребенка, оптовую торговлю алкоголем, бывший родной завод, Михалыча… Он помнил только, как дети при встрече бросились ему на шею.

Его душе не хватало столь маленького пространства и, главное, не хватало общения и писания икон рядом с единоверцами. При встрече со знакомыми никогда не говорил о том, что он верующий. Часто ездил по городским церквям смотреть иконы. Огромной радостью для него была встреча в одной из церквей с иконой, которую написал он. Иконы не подписываются иконописцами, но свою руку он хорошо знал. Около его иконы стояли и молились люди. Слеза стекала у него по щеке, когда он смотрел на молящихся людей.

Зашел в ближайшую церковь, батюшка узнал его. Обнялись, расцеловались:

– Как же, как же, слышал о тебе много хорошего – ты теперь знаменитость.

– Благодаря Господу нашему и вам, – сказал Геннадий и развернул икону, завернутую в ткань. – Освяти, батюшка, эту икону я писал для вашей церкви…

Поняв, что суть его жизни теперь не в стремлении как можно больше заработать денег, а в выражении своей души через написание икон, он все делал сам, не обращаясь к частным посредникам. Сам ездил по монастырям и церквям, которые заказывали у него работы: икону написать, алтарь расписать или подправить. Благодаря Феофану он был уже достаточно известен и мог позволить себе так жить. Только в поездках душа его наполнялась разговорами с монахами, священниками и особенно с иконописцами. Все это были люди, которые говорили на одном с ним языке и имели одну веру.

Он понял, что его возвращение домой было ошибкой: материально все в семье было в порядке, а чувство одиночества неуклонно вело его к алкоголю. К тому же участковый милиционер стал им интересоваться, ведь по трудовой книжке он нигде не работал, и значит, был тунеядцем. «Интересная ситуация, – думал он иногда. – Известный почти на всю страну иконописец по закону – тунеядец. Нет, чужой для меня этот мир, чужой». И он устроился учителем рисования в одну из школ на полставки, вести факультативные занятия по изобразительному искусству. Интерес современных школьников к этому предмету был крайне низкий, и Геннадий фактически имел много свободного времени.

Через полгода такой жизни бутылка стала его незаменимым собеседником по вечерам. Он не ходил по барам и ресторанам, а покупал водку в магазине. Приходя домой, говорил детям, что устал и ложится спать. Запирал дверь в свою комнату и… пил.

Вскоре возникла необходимость посоветоваться с Феофаном по поводу написания одной иконы: глаза получались не то чтобы живыми, но злыми. Геннадий даже сыну Павлику показал эту икону, и тот подтвердил:

– Красивая икона, но взгляд недобрый, будто святой этот на весь мир обижен. А как зовут святого, пап?

– Звали его, сынок, Серафим Саровский – в народе один из наиболее чтимых святых, – ответил отец.

– Почему же тогда глаза злые? – спросил сын. – Ой, пап, и на этой иконе, и на этой, а вот еще…

«Да, сынок, правда в твоих детских устах, а я и не замечал», – думал отец.

– Ладно, сынок, иди, погуляй, а мне еще поработать надо.

А у самого в голове уже начала появляться кое-какая навязчивая мысль, и он твердо сказал себе: «Надо ехать к Феофану, надо».

Предупредив с вечера на всякий случай Зину, что ему надо в монастырскую мастерскую проконсультироваться, и детей, что ему надо ехать в командировку, на следующий день с рассветом Геннадий тихо вышел из своей комнаты и направился к входной двери, но в этот момент за спиной у него открылась дверь комнаты бывшей жены и она спросила:

– Ты в монастырь? Навсегда?

– Буду проситься. А там как Бог даст.

Услышав ответ, она тихо заплакала, упершись локтями в стену коридора, плечи ее вздрагивали, а головой она мотала из стороны в сторону. Она не хотела верить в то, что ответил муж, но и слов подходящих не находила. Наконец с трудом выговорила:

– Прости меня, Ген, если можешь. Виновата я перед тобой. А любила я только тебя.

– Бог простит, – ответил Геннадий. – Но помни, что я вас всех по-прежнему люблю и любить буду до последних дней своих. Не забывайте меня.

Он тихо прикрыл за собой дверь квартиры и с завернутыми в полотнище несколькими иконами поехал в монастырь. Среди прочих он взял с собой и бабушкину икону Николая Чудотворца, завернутую отдельно. Ехать было недалеко от города, и к обеду